А. Керем "Ну очень грустная история" (продолжение).

- Что, Кондратьевна, будет хлеб-то? Говорили что-то? Аль мы все здесь зря сидим? Вона, очередища какая...

- А что они скажут? Второй день тута сидим. Был ферт какой-то из этих, комерсанов, в коже. В лавку зашёл, покрутился, и вышел весь. А сказать - ничего не сказал. А ты что, Люба, такая замученная. Лица на тебе нет. Стряслось что?
- Боюся я, страх, как боюсь. Манька Кривая, ну ты знаешь её, что со скотобойни, такие страхи рассказывает, что аж жуть берёт. Говорит, сама видела... Да что она видеть-то могла, кривая же. Сдаётся мне, что брешет. Её как бык забодал, видать, не только глаза лишилась, но и ум потеряла. Не знаю, верить ей, нет ли...
- Да что видела-то? Что говорит? Опять комерсаны кого забрали? Али Чика ихняя?
- Нет. Это про другое. Про нежить... Тьфу, тьфу, тьфу... С нами крестная сила.
- Ну, не томи уже... Что она видела?
- Она ж на скотобойне работает. И, грит, пришлось ей надысь ночью работать. Али не надысь, а раньше. Точно, раньше. Надысь я её видела... Она с хахалем своим одноногим на лавочке сидела вечером. Хахаль-то её, хоть и одноногий, а мужчина видный. По всему видать, ладится у них.
- Да что ты мне про хахаля-то... Ты ж про другое начала...
- А? Ну да. Ну дак вот. Было это на неделе. Помнишь, дождь был сильный? Вот той ночью и было. Дождь-то тогда с утра зарядил. Я ещё, помню, к куме собралась пойтить, да из-за дождя передумала. Кума-то моя знаешь, далеко живёт. Она сейчас в услужении у доктора одного знаменитого. Так этот доктор, ты не поверишь, стариков омолаживает. К нему очереди почти такие, как за хлебом. Откуда у людей деньжищи-то такие? Хотя и то сказать, время-то смутное... Каждый себе и рвёт, что может.
- Ты мне про что сейчас мелешь? Что тебе Манька-то сказала?
- Манька? Какая Манька? А... Кривая... Ну так вот... Дождь был сильный, цельный день лил, и ночью тоже. А ты же знаешь, где скотобойня стоит?
- Это та, что у мыловарни? Там ещё кожаные лавки, да мастерские дубильные. Там, что ли? Ох и вонючее же место. Так Манька там, что ли, работает?
- Ага. Ну так вот. А позади всех этих мастерских да лавок пустырь есть. В прошлом годе али даже позапрошлом, когда смута-то началась, там ещё безродных хоронили. Нашли место. Болото болотом. Низинка там. И всё с этих лавок да со скотобойни туда течёт. Место гнилое. А они - хоронить. Креста на них нет.
- Что ты мне снова не про то...
- Очень даже про то. Так вот дождь всю низинку ту и размыл. А хоронили безродных-то неглубоко. Кому охота надрываться? Да ещё задаром. Большаки-то деньгов не платют. Повинность придумали. А куда денисся? Слово скажешь, и контра. Сразу - в расход. И тебя тоже неглубоко закопают.
- Типун тебе на язык. С тебя толку не добьёсси. Что она видела-то?
- Страх, боюся говорить даже.
- Так чего начала-то?
- Манька говорит, что видела... Ну, когда вода-то поднялась, она ж в переулок потекла. А по воде-то куски какие-то плывут и шевелются. Комья какие-то. И воняет от них - страх как. Но самая жуть - на взгорке. Туда вода эти комья доносит, а они из воды вылазят и склеиваются. И уже будто не комья, а люди. Но не люди, а как дети. Карлы какие-то кособокие. И много их - жуть. Вот они, значит, из воды вылазят, и в город ковыляют, и конца им нет.
- А Манька-то, видать, точно допилась. Это ж надо, такие страхи видеть. Да ещё молоть о них. Брешет она, точно тебе говорю, брешет.
- Ну, не веришь-не надо. А только Манька говорит, что наутро в той слободке ни одного хозяина лавки не нашли. Все как сквозь землю провалились.
- Да видать их большаки забрали, а Маньке с пьяных глаз бревно какое почудилось, вот она и чешет языком... Лучше бы ей бык язык укоротил, али оба глаза выбил. Тут и так жисть тяжёлая, а ещё она со своими бреднями. И ты - тоже хороша. Веришь в чушь всякую.
Брехня это.
- И верно, брехня. Ну её, Маньку-то, не буду её слушать больше. Ишь ты, гляди-ко, телега во двор заехала. И большаки с ней. Уж не хлеб ли?
Потрепали языки людские байку о гнилом месте, да и позабыли. А зря...
Начало публикации фрагмента из книги А.Керема "Ну очень грустная история".